E-MAIL:  cryptosgroup@gmail.com

Произошло убийство

Правнук крестьянина, расстрелянного в 1938 году, требует от ФСБ выдать его тело и назвать имена палачей

Степан Иванович Карагодин

Крестьянин-хлебороб Степан Иванович Карагодин родился в 1881 году в селе Дровосечное Орловской губернии. В начале XX века его семья перебралась на Дальний Восток, в поселок Волковский под Благовещенск. Благодаря усердному труду Степан Иванович создал крепкое хозяйство и числился в Волково кулаком. Избирался атаманом и председателем сельсовета. В августе 1918 года принял участие в крестьянском съезде, организованном "Союзом хлеборобов". Съезд осудил деятельность комиссаров Совнаркома, отказался поддержать мобилизацию крестьян в Красную Армию, призвал к формированию сил крестьянской самообороны и, выступив на стороне Временного правительства, штурмом сводных крестьянских вооруженных отрядов выбил большевиков из Благовещенска.

В 1921-м Степан Карагодин был арестован и обвинен в создании кулацко-белогвардейской организации. Провел в заключении 3 месяца. В 1928 году был вновь арестован (в том числе и за то, что будучи председателем сельсовета, не раскулачивал односельчан), осужден по ст. 58-14 УК РСФСР (контрреволюционный саботаж) и приговорен к высылке в Сибирь на 3 года. Ссылку отбыл в Нарымском крае. После ссылки перебрался в Томск, где в ночь на 1 декабря 1937 года был арестован сотрудниками Томского ГО НКВД, осужден Особым Совещанием как организатор шпионской-диверсионной группы "харбинцев и высланных из ДВК" и резидент японской военной разведки и приговорен к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 21 января 1938 года.

Истории Степана Карагодина посвящен сайт, который создал его правнук Денис. Выпускник философского факультета Томского государственного университета, 33-летний дизайнер Денис Карагодин собирает информацию о судьбе своего прадеда и других родственников. "Я даже не могу называть Степана Ивановича "прадедом", и его сына, тоже прошедшего ГУЛАГ и умершего после войны от ран, не могу называть дедом, потому что это люди, которые умерли еще молодыми", – говорит Денис Карагодин. Stepanivanovichkaragodin.org – не просто сайт о семейной истории, это настоящее расследование: Денис решил собрать информацию обо всех, кто принимал участие в фальсификации обвинений против его прадеда и других арестованных по "Харбинскому делу", и проследить всю преступную цепочку: от кремлевских инициаторов "Большого террора" до простых исполнителей в Томске.

Денис Карагодин рассказал Радио Свобода о своей надежде завершить это расследование настоящим судебным процессом:

– Убийство Степана Ивановича – это была травма, рана для вашей семьи на много десятилетий?

– О том, что он расстрелян, семья не знала. После ареста Степана Ивановича его жена Анна Дмитриевна много лет искала его по лагерям и тюрьмам. Путешествовала по всему СССР в надежде найти место его заключения. Это длилось до тех пор, пока к ней в 1955 году не пришли из КГБ и не учинили допрос. После этого случая она отправилась к родственникам и в поезде с кем-то разговаривала про свою судьбу и утрату. И вдруг услышала, как два человека (будто бы услышав ее рассказ) говорят между собой: "А помнишь, был такой Карагодин Степан, работал у нас в лагере сапожником". Анна Дмитриевна позже подсела к ним и начала спрашивать об этом, но они ушли в отказ, мол "да что ты, бабка, не говорили мы такого, почудилось тебе" и сошли на следующей станции. Я думаю, что этот эпизод был "активным мероприятием КГБ" по закреплению основной легенды о том, что Степан Иванович якобы умер в лагере, так как сведения о том, что он мог работать сапожником, содержались только в личном расстрельном деле 1937 года. Так что поиск и установление судьбы не прекращались никогда, каждое поколение нашей семьи делало все возможное.

– А сколько детей было у Степана Ивановича?

– Девять детей, большая крестьянская семья. Двое сыновей по призыву служили в Томске. Им говорили: "Ваш отец – враг народа, вам нужно стараться служить хорошо, и ему сделают послабление". Потом арестовали моего деда – младшего сына Степана Ивановича – Льва Степановича. Он оказался в Сиблаге, на станции Тайга, валил лес. Когда началась Вторая мировая война, ему удалось добровольно из лагеря попасть в штрафбат. Он принимал участие в контратаке под Москвой, получил множество ранений, Курская дуга и так далее, был танкистом, пулеметчиком, водителем полуторки, связистом. Каждая воинская специальность – это класс ранения, по которому он больше не мог служить на одной позиции и зачислялся на другую (сообразно способностям по здоровью). Он делал все, чтобы легализоваться, потому что у него отец – враг народа. Даже не знал, что отца давно расстреляли. После войны, будучи военным инвалидом, поступил на работу в Томский политехнический институт лаборантом и там вступил в КПСС (ради все той же легализации), сделать это ему удалось титаническими усилиями. Кстати, вступление в КПСС очень отразилось на его взаимоотношениях с братом Кузьмой, так как брат долго не мог ему этого простить. Но мой дед точно знал, что делал. Это была контраппаратная игра. И, кстати, в Томск он вернулся после войны именно для того, чтобы "встретить" своего отца, так как был уже 1947 год, то есть якобы истек срок заключения.

Лев Карагодин (в центре) с боевыми товарищами в крымском госпитале

– Было, как обычно, "10 лет без права переписки"?

– Думаю, что даже такого не сообщили. Видимо, как-то по похожим историям они так и решили. Потом, в 50-х годах выдали справку о том, что Степан Иванович якобы умер в заключении. Как правило, во время пересмотра дела проверялись, закрывались, и в загсы спускались директивы оформлять смерти сообразно возрасту и полу (якобы по естественным причинам): воспаление легких и так далее.

– И переносили даты на несколько лет вперед, чтобы казалось, что человек погиб во время войны.

– Именно так. Я запросил свидетельство о смерти в локальном загсе и потом подумал: подождите, я же знаю, что по делу проходило еще 8 человек. И запросил еще на них. Действительно, оказалось, что только в трех случаях данные верны, в других сфальсифицированы. Причем и по сей день.

– Ваш прадед считался предводителем этой группы "японских шпионов"?

– Руководитель, создатель контрреволюционной повстанческой организации, шпионско-диверсионной группы, дано задание осуществлять теракты, сорвать выборы, весь набор. Таких дел в Томске было очень много. Существовала целая индустрия фальсификаций. Людей брали по анкетным данным, по паспортам. Спускается директива набрать столько-то людей, потом создаются легенды, кто когда был завербован. Арестованные по одному делу могли даже друг друга не знать. В Томске как минимум две тысячи человек расстреляно по тем или иным операциям: харбинская операция, польская операция и так далее.

– Все восемь человек, арестованных по делу вашего прадеда, были расстреляны?

– Все расстреляны в 1938 году. Человек, который якобы их завербовал, был расстрелян раньше, и тот человек, который якобы завербовал его, был тоже расстрелян раньше. Все восемь человек, проходящих по делу, не были друг с другом знакомы. Судьбы потрясающие. Например, невестка священника Николая Симо, который сейчас причислен русской православной церковью Московского патриархата к рангу священномучеников; место его служения было в Петербурге. Симо расстреляли в Ленинграде, его сына выслали с женой в Томск. В Томске арестовали уже сына, расстреляли, жене о расстреле не сказали, через два месяца арестовали уже ее, "пришили" к делу Степана Ивановича, оформили общим списком, и тоже расстрел. У меня на руках свидетельства о смерти всех расстрелянных по "моему" делу, и есть идея подать заявление о том, чтобы их выправили, потому что это фальсификация.

– Вы даже потребовали у ФСБ отдать вам тело…

– Я просто написал: у меня есть несколько вопросов к вам. Первое: привлечены ли к ответственности лица, виновные в массовом убийстве, и второе: прошу выдать тело. В ФСБ удивились: "Какое тело?" – "Тело моего прадеда Карагодина Степана Ивановича". С этого началась волокита, то есть я пишу формальный запрос, получаю формальный ответ. Я уверен на сто процентов, что они точно знают, где производились казни. Весь город это знает. Я знаю, где находятся тела, знаю, что есть акт о расстреле, на котором указаны фамилии исполнивших этот акт, тех, кто работал в оперсекторе городского НКВД 21 января 1938 года, потому что из него были сделаны выписки, которые находятся в деле, но мне их не предоставили, сославшись на то, что они в неудовлетворительном состоянии, хотя в копиях, которые мне прислали, они были. То есть тело не выдают, место захоронения не сообщают, акты о расстреле не выдают.

– А где это место захоронения, о котором знает весь город?

– Это Каштачная гора. Такой большой ров, там еще с царских времен находилась пересыльная тюрьма, потом она использовалась во время большевистского террора. Там и проходили казни. Было три метода. Расстрел был не очень эффективен, как ни странно. Намного эффективнее было либо удушение, либо проламывание ломом головы. В 80-х годах общество "Мемориал" нашло останки в этом рве. Это огромный ров естественного происхождения, очень удобно прятать тела – просто сбрасываешь. В инструкции НКВД / МГБ указано, что нужно снимать дерн и под дерн помещать тела в ямы, но не знаю, так ли именно это в Томске происходило. Здесь была своя специфика. Там огромное количество людей было убито и погребено.

– Вы писали о том, что во время войны захоронения раскапывали и продавали одежду.

– Действительно, во время Второй мировой войны репрессии не остановились, продолжались расстрелы. Приходили женщины из города, разрывали братские могилы, вырытые экскаватором – это было рядом со рвом, снимали с трупов одежду и продавали ее на центральном рынке в городе. Вообще ситуация намного ужаснее, чем это кажется по документам. Когда Сталинский горотдел, ныне это город Новокузнецк Кемеровской области, объявляет социалистическое соревнование Томскому горотделу, кто кого больше репрессирует и расстреляет, в итоге Томский выигрывает. Или когда в новосибирской тюрьме начинается игра среди сотрудников, кто с первого раза убьет заключенного одним ударом сапога в пах… У меня просто не поворачивается язык об этом говорить. Я не хочу этой чернухи касаться, это невыносимо читать, я бы многое отдал, чтобы не знать этих вещей.

– Где сохранились такие свидетельства?

– Например, в воспоминаниях сотрудников, которые проводили фильтрационно-проверочную работу по этим делам в 60-х годах.

– На Каштачной горе есть какой-то памятный знак?

– Там есть крест, был поставлен в 90-е годы. В 80-х, когда там работал "Мемориал", снимал видео, поднимал останки, в том числе тела с раздробленными черепами, еще можно было проводить какие-то раскопки. Но сейчас это невозможно, ров завален промышленным мусором (частично на нем стоят жилые дома и офисные здания): представьте, что будет, если несколько полностью разрушенных девятиэтажек сгрузить в рвы... Когда я это увидел, то, возможно, впервые в жизни понял, что есть что-то невозможное, понял, что это бесполезно.

Семья Карагодиных, Томск, 1937

– Вас интересуют не только жертвы, но и палачи. Вы собираете данные обо всех, кто причастен к убийству вашего прадеда. Что удалось найти и как?

​– Когда был пересмотр дела, привлекались сотрудники, которые участвовали в расстрелах и фальсификациях. Но люди, перед которыми они представлялись на комиссии, как правило, были их коллегами. Формально это была военная прокуратура, но далее был партийный разбор, а в партии состояли в Томске все те же самые люди. У меня есть документы, которые я достал чудесным образом, где идет разбор, например, товарища Горбенко. Особенный персонаж – Горбенко Георгий Иванович, оперуполномоченный третьего отдела Томского городского отделения УНКВД Новосибирской области, младший лейтенант госбезопасности СССР. Именно Горбенко был следователем и виновным в расстреле поэта Клюева. Массовый убийца и фальсификатор, там так инаписано в этих документах, но так как в президиуме комиссии сидели его коллеги, это дело замяли. "За нарушение социалистической законности" был расстрелян начальник томского горотдела Иван Васильевич Овчинников, капитан госбезопасности СССР. А все остальные, в основном, благополучно уцелели. Горбенко удачно пережил Вторую мировую войну, попадал в плен к немцам, порвал партбилет. Тем не менее был восстановлен в партии, был начальником концлагерей в Сибири, далее в Томске возглавил коммунально-строительный техникум, где тоже занимался фальсификациями, только уже в отношении студентов, "играл" с документами ЖКХ, у него были дисциплинарные ответственности, выговоры, но он был ас аппаратной игры, он пережил всех абсолютно, всех переиграл. У него был сын, у которого не было детей, потому что он облучился на атомном производстве в закрытом городе Томск-7. Их капиталы, нажитые уж не знаю каким трудом, несколько десятков тысяч рублей, были растрачены женой этого сына, не очень морально устойчивой дамой. Так что история этой семьи кончилась плохо.

И таких персон в деле очень много. Например, сержант госбезопасности Зверев Анатолий Иванович ("сержант" – младшее офицерское звание в системе НКВД), следователь, работал на нескольких должностях в милиции, в СИБВО, в войсковых частях, тоже занимался фальсификациями. Во время Второй мировой войны, будучи начальником особого отдела, выезжал в расположение частей, где арестовал как минимум 30 человек, за что получил медаль "За боевые заслуги" – заслужил человек. И орден Красной Звезды за то же самое.

И Горбенко, и Овчинников, и Зверев – прямые виновные в убийстве моего прадеда.

Я начал с тех, кто непосредственно принимал участие в расстреле 21 января 1938 года, определил исполнителей, организаторов и руководителей. Это прокурор Томска Николай Пилюшенко (абсолютный маньяк, томский Вышинский), народный комиссар внутренних дел СССР Ежов, прокурор Вышинский, секретарь третьего отдела госбезопасности Поляков, первый заместитель наркома внутренних дел Фриновский, секретарь Западносибирского крайкома ВКП(б) Роберт Эйхе. Эйхе сломали позвоночник во время допросов: единственный человек, который не сознался, что он враг народа, но это его не спасло. А организатор преступления – Джугашвили Иосиф Виссарионович и все, кто подписали решение политбюро ЦК ВКП(б) номер П5194 от 2 мая 1937 года "об антисоветских элементах".

– То есть вы прослеживаете всю цепочку виновных в убийстве вашего прадеда – от простых исполнителей в Томске до Кремля?

– Я все это установил по документам, постепенно открывал новые и новые горизонты. Раскручивал цепочки по номерам приказов. Нужно сказать, что биографии всех этих людей были установлены не через архивы ФСБ, госбезопасность делает все, чтобы это невозможно было установить. Я просил узнать: вот есть Овчинников, начальник томского горотдела НКВД, он был расстрелян, даже есть фильтрационно-проверочное дело, 12-13 томов, можно его фотографию? "У нас их нет". А портрет Овчинникова маслом висит в холле этой организации. Таких примеров очень много. Все, что установлено по всем сотрудникам, установлено не через ФСБ.

– Вам просто любопытно, как сложились судьбы этих людей, или есть какая-то другая цель?

​– Сначала я просто хотел восстановить справку Высшей военной коллегии о реабилитации. Потом поднял свидетельство о смерти, заодно и на всех, кто проходил по расстрельному делу. А дальше я задал себе вопрос: были ли привлечены к ответственности люди, осуществившие массовые убийства? Я пришел в приемную ФСБ, сказал: пригласите, пожалуйста, дежурного. Пришел майор, приятный человек, они там все приятные люди. Кстати, хочу сказать, если кто-то из вас пойдет в любой архив, неважно, какое это будет ведомство, никогда не рассказывайте о своих чувствах – это никому не интересно. Вас внимательно выслушают, но сделают то, что говорит их должностная инструкция.

Вы можете думать, что они хорошие люди. Например, был такой человек Романов Александр Александрович, начальник третьего отдела томского горотдела НКВД, тоже прямой и массовый убийца в "моем" деле. Существовала не только индустрия фальсификаций в Томске, но и индустрия черной кассы НКВД, то есть (при арестах) изымались вещдоки: документы, деньги, ценные вещи и даже квартиры – это все перераспределялось, продавалось среди своих. Была сеть черных риелторов (и все это сотрудники томского УНКВД и партийные руководители города). Александр Романов арестовал Льва Вишневского, профессора кафедры внешней баллистики Томского университета, обвинил его в том, что он вооружает фашистов, японских или немецких, установил почти дружеские отношения с его дочерью, находившейся на свободе (даже передавал ей часы ее арестованного отца, а ему от нее записку в тюрьму, ну или сказал ей, что передавал. А сам допрашивал его, был следователем по его делу). Она думала, что он прекрасный человек, который ей помогает, а он выселил ее из квартиры, сам в нее заселился, и до своей смерти в 2011 году она была уверена, что такой хороший человек работал в органах, а на самом деле это был убийца ее отца. Похожая история "на доверии" произошла и между следователем Зверевым и одним из сыновей Степана Ивановича – Кузьмой (который понятия не имел, что Зверев следователь), тем самым Кузьмой, который разругался с моим дедом – своим братом, после его вступления в КПСС.

Таких примеров много. Это я к тому, что улыбка бывает обманчивой.

Итак, я пришел в ФСБ. "Что случилось?" – "Знаете, произошло убийство". – "В смысле?" Я показываю справку, копию из коллегии Верховного суда. Он сказал: "Понятно. Напишите запрос". Я написал запрос. Мне дали познакомиться с делом. Но не в полном объеме, а ограничено; большая часть листов была "законвертирована". Когда вы знакомитесь с делом, рядом садится сотрудник, буквально в 15 сантиметрах от вас, смотрит, что вы читаете, какие выписки делаете. Ответа на мой вопрос, были ли наказаны убийцы, не последовало. Якобы был привлечен Овчинников, начальник горотдела, и все. Меня это не очень удовлетворило. Где подтверждение того, что он понес ответственность за убийство моего родственника? Конечно, я понимаю, что в том числе и за это, но мне хотелось бы документ. Вот Овчинников, начальник томского горотдела НКВД, был (согласно его делу) расстрелян в Новосибирске, а в Новосибирске, например, смерть не зарегистрирована в загсе. Была версия, что он погиб в штрафбате во Вторую мировую войну. Таких примеров много. На Горбенко, оперуполномоченного, который был виновен в том числе и в убийстве поэта Клюева, есть свидетельство о смерти в Томске, причина смерти– умер от инфаркта. Поднята опять же мной.

– То есть вы выступаете как частный детектив?

– Есть какие-то элементы, по которым можно, действительно, сказать и так. Допустим, отсутствовали фотографии Горбенко, массового убийцы и фальсификатора. Пришлось пойти в Томский коммунально-строительный техникум и там достать эти фотографии под другим предлогом.

– Следствие обычно завершается судебным процессом...

– Я хочу обнаружить место захоронения – это первое. Второе: получить ответ, привлечены ли к ответственности люди, обвиняемые в убийстве моего прадеда и по сути в массовом убийстве восьмерых человек. Но, на самом деле не восьмерых, а не менее двух тысяч. И собрать все документы, которые относятся к судьбе Степана Ивановича. Если действительно получится, то подать формальное заявление в Следственный комитет или в любую другую инстанцию и запустить процесс. Не абстрактный процесс – суд над большевизмом и террором, – а процесс именно по этому делу. Казалось бы, истек срок давности, но ведь есть и прецеденты – например, с Магнитским: было возбуждено дело, когда он уже был мертв. Есть тонкости, которые при грамотной подаче позволяют как минимум зарегистрировать заявление. Я понимаю, это, может быть, звучит утопично и сверхъестественно, но всё то, что мне удалось сделать с 2012 года, когда я запустил сайт, говорит о том, что невозможное возможно. Сейчас все лица, причастные к убийству, установлены. Единственное, кто не установлен, – это кто непосредственно участвовал в казнях. Но примерный круг пофамильно уже очерчен. Знаю, например, что правилом хорошего тона было, чтобы сам следователь этим занимался в том числе. Установить – это вопрос времени.

– Следователь приводил в исполнение приговор?

– Не один. Естественно, там была расстрельная команда. Это была специальная сводная группа. Следователь нажимал на курок, либо орудовал ломом, либо душил. Страшно представить, что там происходило. Расстрельную команду специально напаивали, и люди зверели. Во время Большого террора было много самоубийств среди сотрудников в том числе и томского горотдела НКВД. Видимо, это были те самые "честные чекисты", хотя это странно звучит (такой оксюморон), у которых просто не выдерживала психика.

– Вы не думаете написать книгу о своем расследовании?

– Сейчас объем материалов академический, это можно превратить в докторскую диссертацию или в монографию. Например, у меня есть массив данных по сотрудникам томского городского отдела НКВД, их удалось найти чудесным образом, потому что кто-то не уничтожил документы в бывшем партийном архиве Томска. Просто не зачистили их, возможно, просто случайно пропустили; а я встречал фонды, где явно было видно, что документы зачищены.

Степан Карагодин с семьей

– В России давно распалась связь времен. Такой подход к прошлому, к семейной истории, как у вас, согласитесь, довольно редок. Гораздо больше "Иванов, не помнящих родства".

– Когда работаешь с документами, ты понимаешь, что время – это очень относительно. Оно даже не дискретно, у него какой-то совершенно другой параметр, качество. Я в университете занимался вопросами времени, Хайдеггером, постхайдеггерской традицией. Например, наш современник Симон Кордонский, работая с категорией "время", разделяет его на время фундаменталистов, прогрессистов и отдельно выделяет время аппаратчиков (т. е. чиновников). Чиновник живет либо директивой, либо запросом гражданина. Когда ты сталкиваешься с какой-то государственной структурой, у тебя есть миссия, цель, ты обременен традицией, историей семьи, в моем случае – это примерно 200 лет документально подтвержденного следоприсутствия – моя достоверная экзистенция. А тебе "противостоит" чиновник, который ограничен (в своем потенциале, в лучшем случае) только временем действия этой структуры, например, НКВД, это 70 лет; если учесть традицию ФСБ, чуть больше. Но, фактически, просто временем принятия моего запроса и реакции на него в течение последующих 30 суток. Силы, мягко говоря, неравные, и перевес точно не в их пользу. Это мой экзистенциальный лом. Им я орудую подобно философскому молоту Ницше. Именно поэтому мне удалось и удается добывать документы, сведения и свидетельства, которые представлены на сайте. Что же касается связи времен и истории семьи, я ничем не отличаюсь от всех остальных: Вторая мировая война, репрессии у всех присутствуют перманентно в подсознании.

– Ваше расследование еще не завершено. Что осталось выяснить?

– Я хочу знать имена всех людей, участвовавших в казни, и я их достану, рано или поздно это произойдет. Когда вы знакомитесь с архивным следственным делом, вы видите просто условные обозначения, например, "сотрудник УНКВД Зверев", и больше ничего, то есть никаких сведений и данных. Ведомственные архивы делают все, чтобы никто более этого ничего и не узнал. Но я знал, что когда я выведу все поднятые мною документы в паблик, выложу в Сеть, и они проиндексируются поисковыми системами, что-то начнет происходить. И действительно стало происходить, и происходит, через сайт ко мне начали обращаться люди. Например, родственники того самого человека, который якобы завербовал моего прадеда в ряды японской разведки. Или же, например, у меня есть дело о раскулачивании 1928 года – это территории Дальнего Востока, ко мне начали обращаться люди, которые имели отношение к селу Волково Благовещенского района. Удалось установить связь, я туда поехал в 2013 году, и вот там я из наблюдателя превратился в актора.

Я чудом достал фотографии крестьянского хозяйства моего прадеда в Волково (это 1920–1924, время его абсолютного расцвета; в семье под обработкой было не менее 200 гектаров земли). Установил точные GPS-координаты дома. И когда я прибыл в Волково, то выяснил у местных жителей, что дом снесли в 1960–1970-х годах. Я добрался на это место... и увидел ровно то, что видел Степан Иванович чуть более ста лет назад, в 1901–1902 году. Я, как и он, увидел пустое место. При этом и возраст наш в принципе совпадал. И тогда я подумал: а был ли этот век вообще? Где всё за этот век? Почему я вижу то же самое, что и он тогда? Мне показалось это одновременно и какой-то петлей времени, и какой-то насмешкой... И в то же время и венком всего советского правления в России. Столько всего на этом месте произошло, но тем не менее опять пустое место. Это был почти религиозный опыт. И еще для меня было абсолютной фантастикой, что я как бы попал в эту фотографию, потому что прежде для меня это место ничем не отличалось от какой-то сказки... И вот в этот момент я и понял, что я теперь не просто наблюдатель, а актор.

Денис Карагодин готов ответить на вопросы слушателей Радио Свобода на своем сайте

Источник: http://www.svoboda.org/

РУБРИКИ